Самостоятельная жизнь. Иван Серт

Я получил направление на завод им. Октябрьской революции. Что меня ждет на этом заводе, как сложится моя работа? Работы я не боялся, так как квалификация токаря – универсала придавала мне уверенность в своих силах, но как получится на самом деле, я не мог себе представить.
Завод ЗОР находился и до сих пор находится на Пересыпи, на берегу залива Черного моря. Как известно, Молдаванка и Пересыпь – близнецы- братья по бандитизму. Тогда, в 50- х годах двадцатого века слава о банде «черная кошка» еще не стала легендой, а оставалась реальной действительностью. Сегодня говорят, что в Одессе каждый третий моряк, а тогда, каждый третий был карманный вор.
Пересыпь я знал понаслышке, раньше там не бывал ; при первой встрече район показался мне неуютным, серым, неприветливым, и несмотря на его бандитскую славу, чувство страха не испытывал. Первого августа 1955 г. меня поселили в общежитие завода на втором этаже. Комната рассчитана на четыре человека и соответственно там стояли четыре панцирные кровати. Над каждой кроватью висели небольшие состарившиеся ковры с животными орнаментами. На моем ковре, кажется, был изображен лев. Из проживающих в моей комнате, я помню сейчас только глухонемого парня. Он был высокий, худощавый, с широкими костистыми плечами, довольно симпатичный блондин и, главное, добрый, отзывчивый и вежливый. Мы с ним подружились, часто проводили свободное от работы время вместе. Мы ходил на футбол, на стадион «Пищевик» («Черноморец»), часто посещали мой любимый ипподром, который был знаком мне не понаслышке. Однажды после ипподрома он признался мне, что в этот день выслеживал шпиона. Я тогда понятия не имел о КГБ, но впоследствии, спустя много лет, я понял, что мой глухонемой приятель выполнял задание органов. Вот так КГБ! Интересно, а слепых они привлекали?
Общежитие находилось и сегодня находится напротив завода – через дорогу. Это было самое большое удобство. Ведь во время производственной практики в училище приходилось далеко ходить и далеко ездить, а здесь перешел дорогу – и на заводе. Завод специализировался на производстве сельскохозяйственных машин, главным образом – плугов. Этот завод с девятнадцатого века принадлежал немецкому заводчику Гену.
Итак, процедура оформлению документов по принятию меня на работу закончилась. Меня направили во второй механосборочный цех, где работали токари, слесари, сварщики, сборщики. Кроме токарных трофейных и наших станков типа ФДФ, Дип-200, ДИП – 300 (догнать и перегнать), были еще и полуавтоматы. Абсолютно все типы станков представляли собой «кладбище» старья, дышащее на ладан. Мне дали станок, на котором можно было делать только примитивные детали. Я обтачивал по внешней поверхности цилиндры длиной в 250 мил. и диаметром в 100 мил. Балванка была чугунная, и поэтому вокруг станка пыль стояла столбом. Эта работа относилась к разряду вредных, но никого это не волновало, а платили копейки. Полгода я делал эти примитивные детали, не имеющие ничего общего с моей высокой квалификацией. Я зарабатывал по 500-600 рублей в месяц, в то время, когда другие рабочие получали от 1200-1500 рублей. Заработок зависел от сложности и достоинства детали, то есть была хорошая работа и плохая, выгодная и невыгодная. Хорошую работу давали старым рабочим, а невыгодную выполняли молодые. Я делал невыгодные детали, но к концу первого полугодия и этой работы стало не хватать, т.е. не было заготовок. Приходишь на работу, идешь к станку, а заготовок нет, и ты слоняешься по цеху, как неприкаянный. Тогда наш завод делал плуги для Индии.
В течении одной недели я работал по 2-3 часа в день. Я терпел, хотя понимал, что меня ждет очередная голодовка, так как заработка нет. Потом пошла вторая полубезработная неделя. Указанный выше заработок не хватал на месяц жизни, а если учесть мое полное невежество в обращении с деньгами, то я постоянно испытывал безденежье. Хроническая нехватка денег, полу- безработица окончательно доконали мою психику. Где-то, в феврале 1956 г. я прихожу на работу, а заготовок нет. Я стал орать на весь цех, и распалив себя, в бешенстве начал громить станок чугунными болванками, которых было около пяти штук, как насмешка. Рабочие побросали работу и подходили к моему рабочему месту. Пришел мастер – я его послал, я посылал всех, кто был причастен к моей безработице. Потом, разъяренный до сумасшествия, я бросился на второй этаж к начальнику цеха. Дверь я пнул ногой с такой яростью, что она обратным движением чуть не сбила меня с ног. Начальник цеха не стал меня ругать, выговаривать за бунт, а попросил успокоиться, сесть и объяснить в чем дело. Я объяснил и категорически заявил, что при всем моем уважении к нему как к начальнику и человеку( он действительно пользовался у рабочих большим уважением), больше не буду работать в этом цеху и настоятельно прошу перевести меня в первый механосборочный цех, где, по слухам, заработки были выше. Начальник цеха обещал, что в течении одного- двух дней устроит меня в первый цех. Действительно, буквально на второй день меня перевели.
Когда я начал работать самостоятельно на заводе, меня шокировали мораль и нравственность рабочего класса. Во время учебной практики мне не приходилось слышать, чтобы женщины ругались матом, а здесь мат был литературным языком,, как для мужчин, так и для женщин. В первое время, когда женщины или девушки матерились в моем присутствии, я смущался и даже краснел. Потом привык, но матерщинщиц не уважал и автоматически причислял к разряду блядей, хотя у меня для этого, кроме их мата, не было никаких оснований. Второй механосборочный цех выходил задним фасадом к морю, и во время обеда мы часто выходили посидеть на берегу и подышать свежим воздухом. Вскоре я подцепил одну девчонку, с которой, когда работали во второй смене( с 17 до 24 часов), ходили на берег моря целоваться и зажиматься, как мы тогда выражались. Большего я от нее не добился.
Однажды, когда я работал в третьей смене( с 24 до 8 утра), в цехе произошел забавный случай. Вдруг под утро я увидел людей в белых халатах, которые на носилках несли нечто завернутое в простыни. Как оказалось, электрик цеха, выражаясь языком новейшего времени, занимался любовью с какой-то девушкой и они склещились. Я тогда еще не имел половых контактов с женщинами и мне все это было малопонятным, но представил себя на месте электрика и мне, казалось, что этого позора я бы не вынес.
В этом цехе мне запомнился токарь – еврей. Он считался хорошим токарем и отзывчивым человеком, помогал мне советами, я его уважал, и с помощью его поддержки чувствовал себя уверенней. Мне тогда подумалось: вот ведь еврей, а работает на заводе. Что интересно, на новом месте работы, уже незадолго до моего отъезда в Ленинград, на моем жизненном пути повстречался еще один еврей, работающий на заводе. Он заменил мастера цеха, ушедшего в отпуск. Этот еврей тоже был хорошим человеком, но о нем чуть позже.
В первом механосборочном цехе я начал работать где-то с конца января 1956 года. Ровно одну неделю меня испытывали, экзаменовали на профессионализм. Пять дней подряд я приходил на работу, и каждый раз работал на другом станке и делал новую работу. Я чувствовал, что меня хотят вывести из себя, но мне наоборот очень нравилось их разнузданное испытание, которое, как мне казалось, имело целью, завалить меня – мол, парень, а ну-ка покажи чего ты стоишь, если строишь из себя великого токаря. Но каждый день я с легкостью расправлялся с новой деталью. Каждый день мастер или бригадир, уже не помню, с едва скрываемой ехидцей, давал мне более сложную работу в надежде, что я не справлюсь. Но какие там детали есть в плуге, которые бы не сделал токарь пятого разряда! И, вот, на шестой день, это была суббота (тогда работали и в субботу), меня переводят на новый участок цеха, дают другой станок, на котором делалась самая сложная деталь и самая необходимая для сборки плуга на тот период. Этой детали постоянно недоставало в необходимом количестве, что задерживало сборку плуга и, следовательно, тормозило выполнение, не говоря уже о перевыполнении, плана и соцобязательств завода.
Как сейчас помню, к новому станку я вышел во вторую смену ( с 17 до 24 ч.), хотя всю неделю работал в первой смене. На этом станке работал один, то есть сам, без сменщика, мой соученик Андрей Бальжик, который уволился в связи с поступлением в сельхозинститут. С Андреем мы не были близкими друзьями как с Илюшей Ивановым – в будущем чемпион Украины по вольной борьбе – ,но в прекрасных приятельских отношениях, которые граничили с дружбой на основе взаимного уважения. Андрей Бальжик от природы был интеллигентным, вежливым, отзывчивым человеком. И, как спортсмен, приличным борцом. Я присутствовал на всех соревнованиях и очень болел за обоих. Илюшу я считал своим подлинным другом. По жизни он выглядел флегматичным, спокойным и добродушным.
По просьбе дяди, лучшего брата и друга отца, я продал родительский дом, который приходил в ветхость, считая, что больше никогда не вернусь жить в селе. На сберкнижке лежали 2500 рублей – за столько якобы продан дом. Но я тогда не вникал в подробности сделки – доверял полностью дяде Василию. Деньгами я мог пользоваться по достижении совершеннолетия. На четвертом году обучения я имел право пользоваться деньгами, хотя, по большому счету, деньги мне были не нужны, так как меня кормили и одевали, а на мороженое, как я уже рассказывал, я сам зарабатывал. Так вот, я снимал с книжки деньги и перед соревнованиями подкармливал Илюшу Иванова, всем сердцем желая ему победы.
После окончания ремесленного училища наши пути разошлись, но спустя несколько лет мне довелось с ними встретиться: с Илюшей один раз, а с Андреем два раза. С Илюшей Ивановым я встретился абсолютно случайно после окончания техникума физкультуры и спорта. Эта встреча произошла в селе Ново Ивановка, где он работал тренером по борьбе. Илюша был небольшого роста и показался мне теперь слегка располневшим, маленьким и кругленьким. Он также как и прежде производил впечатление человека спокойного, вальяжного и еще более добродушного, но когда он выходил на ковер, то собирался в комок силы, был юрким, хватким, быстрым и темпераментным. Борьба его преображала, и это меня очень поражало и удивляло. При этой единственной пока встрече после училища, между нами уже не было той теплоты из романтической юности и очень хорошо помню, что после расставания меня охватила какая-то щемящая грусть по чему – то безвозвратно ушедшему…
С Андреем мы встречались дважды. Первый раз на заводе, когда он передавал мне станок. Второй раз, когда я возвращался из моего родного села Новый Троян, и автобус сделал десятиминутную остановку в селе Кубей – родное село Андрея.
Я вышел из автобуса поразмяться и вдруг вижу Андрея. Помню хорошо, мы искренне очень обрадовались этой случайной встрече и крепко обнялись как родные братья. В нашем распоряжении было 10-15 минут, и Андрей потянул меня в сельскую корчму, которая находилась тут же у остановки автобуса. Пока мы опустошали стакан за стаканом местного добротного вина, Андрей рассказал мне, что окончил Одесский сельскохозяйственный институт, и сейчас работает в родном селе главным агрономом колхоза самого большого села не только Бессарабии, но и Украины. Тогда село Червоноармейское(бывшее Кубей) насчитывало 11 тысяч жителей. Оказалось, что у него было все в порядке, есть семья, и мы пили бессарабское натуральное вино с большим удовольствием и даже как-то сладко и жадно. Короче, мы как дети, радовались нашей встрече.
В 1992 году, возвращаясь из моего родного села Новый Троян, где я периодически бывал в гостях у моих родственников, специально сделал остановку в селе Кубей, чтобы прозондировать почву на предмет закупки семечек подсолнечника для одной турецкой фирмы. Я зашел в правление колхоза и спросил, как мне найти Андрея. Я спросил кого-то из проходящих служащих… Каково же было мое удивление и потрясение, когда я узнал, что буквально несколько дней тому назад Андрея похоронили. Мне сказали, что его супруга работает в колхозе бухгалтером, и я попросил позвать ее. Она вышла мне навстречу, посмотрела и спокойно сказала: « Вы- Ваня Серт». Она не сомневалась, это был не вопрос, а утверждение. Я говорю: Вы же меня никогда не видели. Она: «Я Вас по фотографиям знаю. Мне Андрей много рассказывал о Вас». Она говорила, и слезы невольно стекали по ее щекам. Мы отошли ближе к окну, и она начала рассказывать о том, как Андрей тяжело болел в последнее время. Я слушал ее тихо плачущую, а комок в горле становился все тверже, будто имел намерение задушить меня. Так как я хорошо знаю, что значит терять близких людей, то глаза мои во время рассказа жены Андрея постоянно были полны слезами, и я, время от времени, смахивал их капли со щек. Я слушал и не мог понять, как так – Андрея больше нет!!! Мы ведь с ним не были близкими друзьями, а очень добрыми приятелями, без пафоса уважающими друг друга. Не были близкими, а он, оказывается, не только помнил обо мне, а еще и рассказывал жене и, наверное, и детям. Он помнил о нашей сиротской юности: об учебе в училище, о работе на заводе, и, конечно же, о бурной спортивной жизни. Он, за чашкой вина, скучными сельскими вечерами, вынимая альбом, показывал фотографии, рассказывал о своих соучениках, о друзьях и приятелях своей семье, а может быть, соседям, и коллегам по работе. Рассказ жены Андрея так меня растрогал, что я не в силах был сдержать уже целый поток слез, и был на грани, чтобы зарыдать от горя. Я вдруг явственно почувствовал, что с уходом из жизни Андрея Бальжика ( его фамилия значит БОЛЬШОЙ СВЯТОЙ или большой жертвоприноситель) ушла навсегда и часть моей жизни, что ушло что-то до боли дорогое и близкое. Мы расстались с женою Андрея как самые близкие люди. Я помню, до самой Одессы думал об этой незабываемой и трагической встрече. Я думал и размышлял о бренности нашей жизни. Всю дорогу мне было очень грустно, а в душе, будто заноза, загнездилась непрерывная боль…PS на фото моя группа токарей.С нами Учитель математики Збарский,который называл меня "сертик",так как я был младше всех на год-два.Я в сидячем ряду третий справа налево.На фото вдвоём справа Андрей Бальжик,а слева тоже мой хороший товарищ-штангист Валентин Мелентьев.
Снимка на Иван Серт.